Студия в Баку. 1941-1951

Студия в Баку. 1941-1951Улыбка слепых.

(Интервью художника с самим собой).

Опыт подсознательного

– Скажите, что побудило Вас стать художником? Откуда это?

– Я родился в Баку. А сделал меня художником Дом, в котором я родился. Он возвышался как утес среди однообразных низко-этажных хаотичных структур восточного города – дворец, весь изукрашенный лепниной в стиле бешенного, провинциального стиля модерн. Маски, карнизы, кариатиды, нимфы с венками, цветы, розетки, капители, красавицы с удлиненными глазами, рельефы… Когда я проходил сквозь толпу своих сверстников, я чувствовал себя принцем, и мне было жалко их глупости и нищеты. Я жил во Дворце. Правда, всего-навсего в чулане около господских апартаментов, но это не важно. Этого никто не знал. Наоборот…Жалкий чулан во Дворце делал из меня пружину, которая должна разорвать и преодолеть эту несправедливость. Во мне жила обязанность броска и преодоления, чтобы стать достойным своего дома. Мое окно выходило на пустой брандмауэр, фасад с нимфами был на другой стороне. И это несоответствие меня воспитало и наполнило любовью к дерзким прекрасным кариатидам, богиням с распущенными волосами и с венками в руках. Я стал скульптором, потому что любил их. Это была моя тайна. И она не давала мне ни минуты покоя.

Этот дом теперь уже исчез, но память о нем осталась. Даже беглый взгляд на его архитектуру и скульптурное убранство поражал воображение и делал объяснимыми детские эмоции.

Европейский облик огромного трехэтажного дома с выдвинутым центральным ризалитом, увенчанный изящной барочной купольной башней, превращает дом в храм. Фасад с обилием металлических решеток на балконах и окнах, пилястры, орнаментные наличники говорят о вкусах их хозяев, восточных нуворишей, знакомых с Парижем.

Обилие архитектурной орнаментной лепнины делает дом фантастической резной шкатулкой, привнесенной неведомой силой из какого-то другого мира в современную, чуждую ему среду восточного города с плоскими крышами, залитыми черной нефтью, и с миниатюрными двориками и террасами.

Однако в одном месте архитектура европейской образованности прерывается, и об этом стоит сказать особо.

Центральный вход в дом решен в виде ажурных металлических дверей портала, в орнаментальную композицию которых включены символы, изображающие девичьи груди примерно в том месте, где должны располагаться дверные ручки. В какой-то степени это шокирует. А общая композиция ризалита, увенчанная изящной башней, отсылает нас к легенде Бакинской «Девичьей башни», но в каком-то новом европейском изложении. Во всяком случае, не зря эти красивые металлические двери назывались местными жителями «Девичий портал».

Много лет спустя идея портала реализовалась в композиции «Письмо».

Тема Письма и Конверта с фрагментами руки лишь делают понятным то, что в юности я носил в себе как основную мелодию своего творческого будущего. Эта скульптура не случайно стала символом «Дома Бурганова». Она является декларацией и манифестом, идущими из моего раннего детства. Наконец, метафорой: конверт любовного письма – в нем текст клятвы, которая должна быть выполнена.

Письмо построено как архитектурный фасад по законам симметрии, статики, гармонического соединения объемов, удивительным образом торс, превращается в дом, а опущенные руки становятся колоннами обрамления портала. Такова мифология скульптуры.

Это пророчество и напутствие, которое дал «Дом» своему юному художнику. И я реализовал их за чертой реальности, как некоторую сверхреальность, как магическую реальность с невидимой стороны программы всей жизни.

А вот другой пример – скульптура «Сфинкс». Трагический образ двойственности прекрасной Богини, которая в этом изображении неотделима от Дьявола, Богини, которая прекрасна и страшна.

Химера состоит из двух собак, которые образуют тело прекрасной, юной девы.

И здесь тоже вибрация изобразительного образа в двух ипостасях. красота и уродство. Конечно, это трагический результат уже прожитой жизни и в ней не может быть никакой связи со светлой юностью.

И все же если посмотреть внимательно, то образ и символ храма обнаруживаются и здесь.

Во-первых, тема храма представляется архитектоникой – это тоже фасад. Фасад – ирония. Фасад не храма, а его противоположности. Образ дна, ямы, разрушения под видом гармоничного портала.

Богиня опустила глаза, её тонкие, трепетные пальцы как будто бы обращены к Вам или что-то вспоминают. А тело уже разорвали надвое, его просто нет. Разлом, разрыв проходит сквозь шею и раздирает рот. Прекрасное лицо опасно своей красотой.

И здесь есть юные груди любви, которые были символом детской влюбленности, но они отвернуты от нас и помещены в такое место, где становятся символом разврата. А где же лик Дьявола? Он виден сразу, это двойной лик в волосах юной Богини. Дьявол развернут в разные стороны, и говорит скорее о беспощадности погони, о всевидящем оке зла.

Но самое главное, что этот облик Дьявола просто воспоминание о декоративном фризе портала дома, где я родился.

Наверное, я не обращал на него внимание, или, во всяком случае, видел что-то другое, но вот прошло время и красивый орнамент над входной дверью вдруг преобразился и из романтического хаоса стал хаосом зла, уродства и предательства.

Вероятно, где-то в глубине сознания, я сохранил его, пока он не стал для меня образом грядущего разрушения.

– Особенностью Вашей скульптуры является структура драпировки, летящей по ветру. Вы любите ее употреблять в Вашем творчестве, и она является отличительной чертой Вашего художественного языка.

– Да, это действительно так. Но мне кажется, что мой интерес к летящей по ветру драпировке начался с другого. Надо начинать эту тему со спокойно висящей занавески. Занавеска – это действительно символ раннего детства. Ее вешают прямо у вас перед глазами, и перед вами возникает преграда: овеществленный символ запрета. Она ограничивает Ваши желания и возбуждает воображение. Что же происходит за ней? Сам я не имею права отодвинуть ее. Но, может быть, это сделает ветер… И она взлетит от силы его дуновения и откроет мир, который от нас спрятан. Но ветра нет, и она висит. И тогда начинает работать сновидение, в нем вдруг она взлетает, и вы видите, как волны складок повинуются ветру. Потом она застывает на месте, а я всматриваюсь в нее. И застывшие волны ее полета дарят во сне невиданное наслаждение, они являются символами свободы и дают возможность полета. Тяжелые неподвижные складки занавески, которые были символом запрета, и взлетевший хаос свободно двигающихся волн, который означает освобождение. Поэтому складка для меня не просто ветер или погода, это нечто большее, и поэтому я с такой страстью вглядываюсь в каждый мельчайший поворот этих летящих волн, в них не должно быть фальши, и потому их естественность есть для меня не только красота, но и условие освобождения. Наиболее наглядным примером композиции, символизирующей подобное наблюдение, является работа «Любовь убегает». Во-первых, это клетка, и в ней – диагонально наклоненная прекрасная нога, крылом которой является летящая драпировка. То, что было закрыто, открылось. Если откинуть анекдотический сюжет любовного происшествия, зафиксированного в названии, то смысл здесь все-таки в полете, в преодолении и освобождении. Занавеска взлетела и стала крылом – полет состоялся.

– Вы – один из немногих художников, который осуществил мечту о создании дома-музея, в котором бы жили скульптуры. Мы потеряли тему храма, а она, наверное, есть самая главная в прожитой жизни.

– Да, это достойное завершение завещания, которое я получил в детстве от дома, в котором я родился… Безусловно, созданный мной музей, в какой-то степени храм мироздания, в том смысле, в котором я понимаю. Внутри двора музея располагается грандиозный фасад, прообразом которого, безусловно, является дом моего детства. И в то же время он похож на иконостас храма с фигурой ангела, расположенной в вышине. В этом храме стоят божества, но самое главное – это Литургия вашего обхода лестниц, пандусов, висящих мостов, и это движение в пространстве имеет, наверное, больший эстетический смысл, чем любое мое произведение. И здесь, конечно, главное сама архитектура.

Архитектура как макет мироздания – вот что, прежде всего, я стремился выразить в своем творчестве. Очень рано определив себя как художник, я, тем не менее, во главу угла ставил не изображение окружающей жизни, а прежде всего, мечтал о создании некоторого храма искусств. Причем, искусство в этом контексте определяется как религия. Я видел сны, в которых были видны образы архитектуры как некоего объединяющего начала. Таким образом, я воспринимаю окружающую жизнь через призму архитектуры, законов ее построения и конструкции.

Если говорить серьезно, то вся жизнь природы состоит из двух взаимно противоположных форм: шара и занавески. Шар как прообраз любого плода, как образ зарождения жизни, ее развития и результата: из мягких прекрасных шаров состоит наше тело, это тысяча плодов на деревьях в саду. Шар – это символ полноты и совершенства. В моих скульптурах часто он выступает в чистом виде. Портрет Прекрасной дамы утрачивает черты лица, превращаясь в одну безликую форму прекрасного шара. В моей работе «Муза» (1995) шар и занавеска существуют в одной композиции, выполняя каждый свою функцию. Шар говорит о жизни, а драпировка о тайне, сакральной тайне укрытия или тайне уничтожения и смерти. Плоская занавеска савана, ей накрывают уже завершенный расцвет. Драпировка может только что-то накрывать или взлетать, повинуясь энергии божественного ветра. Она может ничего не означать, как брошенная, скомканная, безвольная субстанция, как некоторая шелуха уже прожитой жизни. И цветущий и распирающий во все стороны шар, который символизирует зарождение и расцвет. Так что летящая по ветру занавеска – это изображение не ткани, это изображение тех сил, которые ее двигают, она есть только отпечаток этих сил, она только раскрывает перед нами видимый образ того, что невидимо. Она лишь останавливает мгновения, повинуясь руке скульптора, повинуясь его призыву полета.

– Вы упомянули здесь тему клетки, это тоже одна из Ваших любимых форм, которая часто встречается в Ваших произведениях.

– Да, клетка есть клетка. Это составная часть нашей жизни. Не замечать ее было бы неправдой. Для меня это есть и оболочка тела, внутри которого заключена душа, не имеющая предметного обозначения. Клетка – это предмет, из которого вылетают, или внутри которого остаются навсегда. И потому как формула нашего бытия она есть составная часть нашей азбуки для обозначения жизни. Ее прутья составляют прекрасный наглядный контраст в руках скульптора для того, чтобы объяснить этот мир. У меня много произведений, куда включена клетка. И одно из самых наглядных – это клетка, в которой вместо птицы находится рука, тщетно ищущего выхода.

Я думаю, то, что я сделал в своей жизни, это не скульптуры и не памятники, выполненные из бронзы или камня, это то, что я искал и нашел некоторые первичные элементы, комбинации из которых составляют нашу жизнь. Мои скульптуры, чаще всего, не имеют названий. Они полисемантичны, важно, что они образуют некоторые комбинации, которые обращены к подсознанию, и на том уровне они рассказывают о том, что происходило или произойдет со мной или с вами.

Яблоко

Занавеска

Летящая драпировка

Клетка

Рука

Колонна

Дерево полное плодов и листьев

Скульптор изображает не происшествия, не сюжеты, не царей, не мораль, он очищает символические структуры в пространстве нашей жизни и дотрагивается до них руками. В этом скульптор похож на слепого, и улыбка слепого, который кончиками своих пальцев понял, что его окружает, есть главный символ нашей профессии.

Студия в Баку. 1941-1951